Апельсиновый замок УпСа

Я его ненавижу. Его сильные руки, изящные пальцы - как будто он все свою жизнь только и делал, что играл на музыкальных инструментах, его плечи, шею, с такой нежной кожей, что, казалось, если нажать чуть сильнее, на всю жизнь могут остаться темно-фиолетовые синяки. Я ненавижу его губы. Губы, которые так часто изгибались в язвительной усмешке, губы, которые так редко рождали светлую, радостную улыбку. Я ненавижу его глаза - холодные серые озера в окружении пушистых ресниц, потому что я помню, я видела те минуты, когда лед таял, превращаясь в серебро, в горячую смолу, обжигающую, поглощающую... О, Мерлин, как же я его ненавижу!..
Его волосы, легкие, светлые, воздушные, шелк, блестящие нити, солнечные лучи, зарыться в них пальцами, перебирать, убрать челку со лба, целовать каждую прядь... Я ненавижу его волосы!
Я ненавижу все его привычки. Меня бросает в нервную дрожь, меня лихорадочно трясет, когда я вижу, как он курит - нервно перебирая в пальцах тонкую сигарету, глубоко затягиваясь, выпуская дым из уголков рта, как будто это единственное, что у него осталось в жизни, как будто только это у него еще не забрали, не отняли в тот холодный вечер, когда не горят лампы и пишутся прощальные письма.
Он ловит ртом снежинки, и, стоя на самом краю, раскидывает руки в стороны, как птица. Он перебирает кисточки шарфа и ходит без шапки. Жует мятные конфеты и снова без шапки. Любит весну и умирает каждый раз, когда она наступает.
Последний день, когда еще две зимы назад он умел улыбаться. Я ненавижу его за то, что он перестал дышать. За то, что он единственный, кто каждый день живет этим 17 марта - днем, когда у всех нас безжалостно разбили сердца, отобрали жизни и вернули вновь.
Ненавижу за то, что в этот день, встречая меня, он вежливо здоровается, как будто ничего не было, садится рядом со мной на скамейку и ждет, пока я уйду, не выдержав этого гнетущего молчания, а потом он садится на землю рядом с могилой, достает бутылку и пьет, пьет, пьет... - за все то, чего у него уже никогда не будет, за все то, что он уже никогда не почувствует, за всех тех, кого он уже никогда не услышит, за того, кого он уже никогда... А потом он начинает говорить. О том, как ему хорошо одному, как сегодня тепло и солнечно, о том что ему уже наверное пора, он смахивает капли дождя, закутывается поглубже в плащ и, запрокинув голову, смотрит на небо. Не выдержав жалуется, что рыбки в аквариуме совсем плохи, что пыль слишком часто садится на шкафы и стулья, что холодильник пуст и зарплату не выдали, смеется, задает вопросы, сам же на них отвечает, снова смеется - уже над собой, мрачнеет, курит, пьет. А я стою за колонной и ненавижу его. Глубоко дышу. Плачу. Задыхаюсь.
Как это странно - вот например сегодня он снова умер, а я живу... Только я подозреваю, что каждый раз, как только я прихожу домой, ложусь спать и вижу во сне его - еще такого счастливого и беззаботного, еще такого не одинокого, я точно так же умираю. И солнце уходит навсегда, и заканчивается вся история.